...Повесть наших отцов,

Точно повесть из века Стюартов,

Отдаленней, чем Пушкин,

И видится, точно во сне...

Б. Пастернак

Он был чистокровным орловским рысаком. Рослым, мощного сложения, поразительной силы и резвости. Плечо отлогое, ноги - широкие в пясти, если смотреть сбоку, а если спереди - узкие, «обтекаемой формы», как бы теперь сказали. Шея длинная, гиб­кая; голова небольшая, сухая. Масть редкая, та, что знатоки называли «графское серебро»: атласно-вороная с чуть заметной звездочкой, даже не звездочкой, а пробелью во лбу и с седой шерстью в пахах и под мышками. По преданию, такой масти была одна из любимых лошадей знаменитого коннозаводчика, первого русского селекционера-коневода Алексея Григорьевича Орлова.

Кличка Варвар встречалась часто, и нашего героя-рысака не раз путали с другими, так сказать тезками. Поэтому уточ­ним: вывели его на конном заводе барона Фитингофа в 1870 году. Трехлеткой за резвость и красоту взял его барон в свой экипаж. Но в первой же поездке богатырь-кучер - а слабым не­чего делать на конюшне - не смог справиться с жеребцом: под­хватил и понес! Случилось это в Москве, куда привели с завода уже объезженного рысака, среди дня на Петровском бульваре. Охрип кучер, крича: «Берегись!.. Ги-и-ись! Ги-и-и-ись!» Октава у него была, как у соборного протодьякона, и править мастер, а все же задела коляска встречную, колесо у той - хрясть - по­полам! Купец какой-то с супругой на мостовую вывалились - пришлось потом Фитингофу откупаться: к полицмейстеру на поклон ездить, купца того ублажать.

- Кабы не горка у Рождественского монастыря, - рассказы­вал кучер, - ни в жисть бы не остановить!.. Тугоуздый, сатана!..

Тугоуздость - порок очень опасный. Для борьбы с ним с дав­них пор существовало много хитрых приспособлений, причиняв­ших лошади боль. Но чем злее, беспощаднее делались эти при­способления, тем чаще лошади «бесились», разносили экипажи. В конце XIX века в Германии додумались даже до «электриче­ского усмирителя», убивавшего лошадь током!

Орловские рысаки - одна из самых кротких и послушных пород лошадей. Злыми, тугоуздыми делают их люди - конюхи, ку­чера. Недаром граф Алексей Орлов требовал от служащих и ра­бочих на своих конных заводах «непринужденной любви к ло­шадям».

Очевидно, Фитингоф об этом не очень заботился: конный завод барона, по воспоминаниям современников, давал много злых рысаков. Таким был и наш Варвар.

Попробовали его в дышловой запряжке, в паре с другим ор­ловцем - мерином: они всегда спокойнее жеребцов. Искусал зверюга смирного напарника! Пришлось с тех пор надевать Вар­вару железный намордник.

Шестилетним Варвара перевезли в Петербург на Семенов­ский ипподром. И там он то бил рекорды, то проходил столб карьером! Освистывали его, как в театре актера-неудачника.

- Истинно, Варвар, - жаловались жучки-барышники. - На него и в двойном и в одинаре ставишь - никак не угадать: ког­да он чисто пройдет, когда засбоит.

Так и не стал Варвар чемпионом, хотя много раз обходил самых знаменитых рысаков.

Надо сказать, что в Петербурге он лишь числился за Фитингофом, а держали его - на процентах - разные наездники. Но ни один долго не выдерживал, отказывался:

- Хлопот много, а толку чуть!

Продали его наконец купцу Кудрину. Через полгода попал Варвар к лейб-улану Петрову. И там не ужился - с годами де­лался жеребец все злее.

Как-то пожаловался Петров своему бывшему сослуживцу, отставному кавалерийскому генералу Ивану Петровичу Кудаше­ву, что уже третьего конюха пришлось в больницу положить из-за Варвара.

- Эх, Степан Николаевич, - конюхи у тебя, видать, жидкие. Надо нанимать бывших кирасиров, таких, чтобы лошади их боя­лись. Хочешь, куплю у тебя этого рысака? Мои мужики с ним справятся.

Петров был рад продать.

Но у Кудашева продолжал Варвар кусать и увечить конюхов.

Сначала Иван Петрович лишь посмеивался да платил за уве­чья, все надеялся прибрать к рукам норовистого рысака, но однажды тот изловчился и цапнул самого хозяина, вырвав клок мундира вместе с лоскутом кожи со спины.

- Убрать дьявола с конюшни! - взвыл генерал.

По объявлению о продаже пришел мелкий сенатский чинов­ник Антон Иванович Токстиль. Поинтересовался, почему про­дают. Кудашев откровенно все рассказал и в свою очередь по­интересовался, зачем Токстиль покупает такую дорогую, норо­вистую лошадь.

Антон Иванович немного замялся и сказал, что выполняет поручение доктора Веймара.

- Я хорошо знаю Ореста Эдуардовича Веймара. Хивинский поход вместе делали. В 1873 году ему дали Станислава третьей степени, а после даже Владимира с мечами: для военного врача награда редкая. Достойный человек, но Варвар не годится по пациентам разъезжать: разнесет он когда-нибудь доктора. На этом зверюге только контрабандистам от жандармов удирать! Токстиль еще больше смутился и попросил сохранить раз­говор между ними.

- Помилуйте, кому и зачем я буду рассказывать? Это наше частное дело.

В душе генерал посмеивался: недолго продержится Варвар и у доктора! А чиновник этот, конечно, перебивается комиссио­нерством: жалованьишко у них маленькое, взятки брать стало труднее. Ишь как смутился! Боится, вдруг на службе экзекутор узнает, что титулярный советник лошадей перепродает! Могут и выгнать.

Удивило Ивана Петровича то, что Веймар купил Варвара, но, видимо, им не пользовался. У знакомого подъезда на Невском проспекте стояла все та же невзрачная рыжая кобыла, на кото­рой доктор ездил уже не первый год.

Недели через три около Михайловского манежа кабриолет Кудашева чуть не столкнулся с вылетевшим из-за угла, бешено скакавшим вороным жеребцом, запряженным в дрожки. На них сидел офицер и рядом господин в крылатке и цилиндре с ка­кой-то нелепой, запущенной бородой. Лицо его показалось зна­комым, но удивило и возмутило другое: гнать призового рысака карьером по булыжной мостовой! А еще офицер этот в конно­гвардейской форме!.. Впервые пожалел, что продал Варвара, - сразу его узнал.

Через несколько дней его неожиданно посетил учтивый жан­дармский ротмистр. Осторожно спросил, кому генерал недавно продал рысака редкой масти - «графское серебро»? Дело в том, что на такой лошади убежал из тюремного отделения Николаевского военного госпиталя видный государственный преступник.

-  Любопытно, как же ему удалось? Там на окнах решетки, вокруг - часовые?

- Представьте себе, ваше превосходительство, гуляя во дво­ре, арестант неожиданно выбежал в случайно открытые ворота, часовой во дворе не сумел его догнать. Второй солдат - на ули­це - отвлекся разговором с каким-то разносчиком и тоже про­зевал. А на улице поджидали дрожки, в них сидел - трудно по­верить, но все согласно утверждают - гвардейский офицер! Бег­лец вскочил на дрожки и... скрылся, ваше превосходительство.

- Плохо службу несут! А разносчик, наверное, был сообщ­ником.

- Угадали, ваше превосходительство. Его еще не поймали, но у нас точные приметы - не улизнет. Солдат, конечно, уже под арестом.

- А как же его отвлекли? Он же на посту стоял? Безобра­зие!

- Курьезные обстоятельства, ваше превосходительство! Зло­умышленник завел спор с солдатом о том, как выглядит, изви­ните, вошь под микроскопом и есть ли у нее хвост?

- Как?! Как?! Хо-хо-хо! Здорово голову заморочил! Жаль солдата, но не избежать ему арестантских рот. Как вы полагаете не избежать?

- Безусловно, ваше превосходительство. Так не откажите сообщить имя, фамилию покупателя?

- Не знаю. Чего не знаю, того не знаю. Я приказал отвести лошадь на Конную площадку и продать, а именем, фамилией покупателя, признаться, не интересовался. Согласитесь, госпо­дин ротмистр, не барское это дело. Я же не торговец.

- Так точно, ваше превосходительство, - кислым тоном со­гласился жандарм. - Честь имею кланяться.

Иван Петрович вспомнил, кто был тот господин с бледным лицом в промчавшихся мимо него дрожках - товарищ по Па­жескому корпусу князь Петруша Кропоткин.

Пришлось позвать кучера и конюха, объяснить им, в какую неприятную историю могут они попасть, если станут рассказы­вать, кому продали Варвара.

- Запомните, любезные: с меня как с гуся вода, а вас мо­гут полицейские под орех разделать. Так что помните: продали кому-то на Конной площадке - и молчок! То-то же у меня!

Не скоро стали известны в Петербурге подробности тща­тельно, до мелочей, разработанного побега. Кропоткин долго тренировался быстро скидывать долгополый арестантский ха­лат, точно выбрал момент «рывка» к воротам. Из мезонина дома на противоположной стороне Слоновой улицы (так назывался в те годы нынешний Суворовский проспект) скрипач - тоже со­общник - тихо наигрывал меланхолические мелодии, а когда эки­паж, запряженный Варваром, поравнялся с госпиталем, музы­кант перешел на бравурную мазурку: сигнал - беги!.. И дей­ствительно, был разговор с часовым об известном насекомом, и разносчик был соучастником - все это позднее подтверди­лось. Всю полицию столицы подняли на ноги. В квартиру род­ственников Кропоткина, куда он сразу же приехал, жандармы примчались часа через полтора, но никого уже не застали: про­пал беглец! Как в воду канул!.. И объявился в Лондоне! Алек­сандр Второй, вообще склонный к истерике, рыдал в бессильной злобе, узнав, что весь вечер после побега Кропоткин с друзьями провел в отдельном кабинете «Донона» - самого роскошного петербургского ресторана, а потом перебрался через Финляндию за границу...

- Ай да князь Петр! - восхищался Кудашев. - Сюжет для Александра Дюма! И ведь поди ж ты: первым кончил Пажеский корпус! Фамилию его в Белом зале на мраморной табличке по­местили. Как же теперь? Выскабливать ее, что ли? Или табличку менять?!

Не появлялся больше на улицах Петербурга вороной красавец, и Кудашев думал, что его давно на бойню отправили - приметный. Но пришлось и еще раз о нем услышать. Напуганный покушениями, царь Александр Второй передал всю власть в руки жандармов и тайной полиции. Они стали как бы госу­дарством в государстве, а шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев - фактически диктатором, перед которым все трепе­тали. Ссылая в Сибирь по малейшему подозрению, приговари­вая к каторге, отправляя на виселицу, он с презрением отзы­вался о революционерах.

- Они могут лишь в спину стрелять, из-за угла бомбы под­кидывать. По-рыцарски бороться не способны - порода не та: холопские души! Хотел бы я встретиться лицом к лицу с этими господами-нигилистами!

Вызов приняли.

Августовским утром 1878 года по Михайловской улице от Невского проспекта шли жандармский полковник Макаров и некоронованный владыка России генерал Мезенцев: невысокий, несколько уже обрюзгший. Совершали они обычную прогулку перед завтраком. Их сопровождали филеры, «гороховые пальто», как их называли: двое, позади шагах в пятнадцати, следили, чтобы генерала никто не обгонял, а двое других - на противоположной стороне улицы - чтобы никто там не останавливал­ся, не глазел («Не положено! Проходите, господа»). На площади против Михайловского дворца дремали в седлах здоровенные, ленивые, сонные жандармы на огромных англизированных лошадях¹.

На углу Итальянской улицы к подъезду Дворянского собра­ния подкатили шикарные лакированные дрожки. Черноусый ку­чер лихо осадил храпящего от злости вороного рысака в наморд­нике. Двое хорошо одетых молодых людей сошли, вежливо сняли шляпы.

- Вы генерал-адъютант Мезенцев? - И, не дожидаясь от­вета, один из них выхватил кавказский кинжал и всадил его в живот генерала. Макаров закричал, схватил убийцу за руки, но второй юноша выстрелил - промахнулся или не собирался убивать, только припугнул. Макаров отпрянул в сторону, а мо­лодые люди вскочили на дрожки, рысак с места рванул галопом. Филеры засвистели, бросились к лежавшему на панели гене­ралу. Конные жандармы поскакали было следом, но их закорм­ленные тяжелые лошади быстро выдохлись, отстали, убийцы скрылись.

Это были народовольцы Сергей Кравчинский (Степняк), Александр Михайлов и Александр Баранников.

Они «встретились лицом к лицу», как предлагал Мезенцев...

Так же, как Кропоткин, С. М. Степняк-Кравчинский благопо­лучно эмигрировал в Англию. Баранников и Михайлов остались в России.

«Народная воля» выпустила прокламацию.

«Вы - представители власти, мы - противники всякого порабощения человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами и не может быть примирения, вы должны быть уничтожены.  До тех пор, пока вы будете упорствовать в служении бесправию, наш тайный суд, как меч Дамокла, будет висеть над вашими головами, и смерть будет служить ответом на каждую свирепость против нас».

На этот раз Варвара опознали и нашли. Оказалось, что и до, и после бегства Кропоткина он спокойно стоял на конюшне татерсаля - заведения для обучения верховой езде и проката лошадей - в переулке против Мариинского дворца, где жила сестра царя Мария Александровна, герцогиня Лейхтенбергская. Кличка у рысака была записана другая - лошади все равно, как ее называют. Там владельцем числился «дворянин Тюриков» - Александр Баранников. Там же обнаружили «дрожки на лежа­чих рессорах и кучерское платье». Хозяин татерсаля рассказал, что «друг господина Тюрикова, господин Поплавский» (Михай­лов) все лето, почти каждый день, приходил, запрягал рысака, уезжал на острова - «для моциону, а также желая научиться править строгой лошадью, чтобы у себя в усадьбе иметь удо­вольствие ездить без кучера».

Выяснилась задним числом и некая странность: перед выез­дом «господин Поплавский» мазал ваксой подмышки и в пахах лошади - говорил, что «не любит пегих».

Позднее Александр Дмитриевич Михайлов и Александр Ива­нович Баранников были арестованы. Первого за участие в убий­стве Мезенцева (он был «кучером») приговорили к смертной казни, замененной каторгой в Акатуе и на Каре, где он отбыл двадцать один год и вышел на поселение в Читу.

Баранникова осудили на пожизненную каторгу, замененную тюрьмой - сначала Алексеевским равелином, а после его упразд­нения - Шлиссельбургской. Там он и умер.

Против доктора Веймара прямых улик не было. Подозре­вали, что он дал деньги на покупку Варвара для бегства Кропот­кина, с которым был знаком и дружил. В убийстве шефа жан­дармов доктор никакого участия не принимал, не был и народо­вольцем. Тайной полиции удалось состряпать ложное обвинение в том, что Веймар дал револьвер террористу Соловьеву, стре­лявшему в царя. Суд был скорый и неправый: пятнадцать лет каторги. Орест Эдуардович отбыл ее полностью, вышел на посе­ление и скончался в Сибири от туберкулеза²

«Крамольного» рысака взял петербургский обер-полицмей­стер, несколько лет на нем ездил. Потом постаревший, разбитый на ноги Варвар (жизнь лошади в четыре раза короче челове­ческой) был продан в бюро похоронных процессий братьев Шу­миловых на Литейном проспекте в Петербурге. Кудашев жил напротив. Еще много лет, выходя утром на прогулку, он встре­чал своего бывшего рысака, запряженного в траурный ката­фалк, с пышным султаном из страусовых перьев на голове, под черной сеткой с кистями, доходившими до копыт. Даже через нее было видно, что «графского серебра» - седины стало еще больше, она появилась и в гриве и в хвосте. От былой строп­тивости осталось упорное нежелание ходить в упряжке во вто­рой паре: это знали и всегда запрягали первым. Старость ло­шади была достойной и красивой.

1. Англизировать - отрубить половину (часто больше) репицы хвоста лошади.

2. Только А.И. Токстилю удалось избежать суда и наказания. Его лишь уволили со службы «без прошения».