Horsik



Каталог статей
Главная | Регистрация | Вход

Главная » Статьи » Литература.

Дик Фрэнсис - спорт королев, Часть-2
После этих соревнований отец стал брать меня на парадный круг, где выставляли для продажи лошадей и пони. И когда мне удавалось какой-нибудь уловкой отделаться от школы, я всякий день проводил на парадном круге, показывая пони из конюшни Смита. Я объезжал круг за кругом, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле. А отец в это время выполнял свою работу - продавал того пони, на котором я сидел.
Лет десять показы лошадей на выставках-продажах заполняли летом всю мою жизнь. Большая практика и постоянный пример такого опытного специалиста, как отец, позволили мне быстро научиться демонстрировать лучшие качества лошадей и пони. Во всяком случае, года через два после того, как отец первый раз взял меня на парадный круг, я начал выигрывать призы по классу пони и по классу верховой езды и добавлял свою долю в стеклянную вазу, где хранилась общая коллекция медалей, полученных пони и лошадьми за время их короткого пребывания в этой конюшне. Себе я мог оставлять только награды по классу верховой езды, которые хранил в ящике комода, потому что мне казалось нескромным нацепить на себя большой пунцово-красный круг с надписью "Лучший мальчик-наездник".
Первый раз я встретил Ее величество королеву, когда мне было двенадцать лет. Это случилось в Ричмонде на выставке лошадей, где я занял первое место по классу верховой езды и получил в награду охотничий кнут. Маленькая девочка с внимательным взглядом очень старательно вручила мне награду. Я поклонился и поблагодарил принцессу Елизавету, и она ответила мне улыбкой. Долгие годы я пользовался этим кнутом, он и сейчас хранится у меня среди других призов.
Без всякого волнения я воспринимал результаты соревнований по классу пони. Побеждал, если животное было хорошим, и проигрывал, если было плохим, и насколько я помню, без гордости в первом случае и без ревности во втором. По-моему, в этом отражался отцовский профессиональный подход к показу лошадей и пони. Он внушил мне, что на выставках демонстрируют достоинства животных, а вовсе не мои, и победа присуждается пони, а не наезднику.
Даже когда я выигрывал соревнования по классу верховой езды, он похлопывал меня по плечу - высший знак одобрения, - а потом на всякий случай бросал какое-нибудь замечание, предназначенное заземлить мое мнение о себе, если бы вдруг оно взлетело слишком высоко.
- За такую вытянутую вперед голову я бы не дал тебе первое место, - говорил он. Или: - Как ты думаешь, сынок, для чего тебе пятки? Используй их в следующий раз. - А иногда он просто раздувал ноздри и выдыхал: - Гм-м. - И этот звук означал, что он ждал от меня большего. Двадцать лет спустя, когда я выиграл скачку на лошади, которую тренировал Джек Энтони, трижды побеждавший в Большом национальном стипль-чезе, один из самых знаменитых жокеев моего детства, он напомнил мне слова, которые обычно повторял тогда отец: - Если будешь тренироваться, сынок, придет день, и ты научишься.
Но как бы мне ни нравились показы пони и лошадей, я с нетерпением ждал их окончания, предвидя прозрачные зимние утра с волнующим завыванием охотничьих рогов. Охота стала страстью моей жизни.
В дни школьных занятий было две возможности избежать уроков в надежде занять свое место позади собак. Первая - убедить маму, что охота гораздо полезнее для здоровья, чем сидение в душном классе рядом с уже простуженными мальчиками. И вторая - доказать ей, что у меня нет высокой температуры. Как и у многих детей, температура у меня часто поднималась без всякой видимой причины. И если мама видела, что у меня чуть покраснели щеки, тут же появлялся термометр. Но я сумел добиться таких успехов в пропуске уроков, что школьный инспектор стал постоянным гостем нашего дома, и мое потребление аспирина можно считать рекордным.
Когда мне исполнилось семь лет, отец первый раз решил взять меня на охоту. Но безжалостное чувство юмора Дугласа чуть не испортило мне праздник. Я услышал, как отец говорил, мол, утром надо будет приучить меня к крови, и неосторожно спросил у Дугласа, что это значит.
- О, ничего особенного, - с ужасной ухмылкой объяснил он. - Охотники разрежут живот лисы и всунут туда твою голову.
Эта ужасная картина стояла у меня перед глазами и не давала уснуть, такой долгожданный день теперь представлялся кошмаром, но, когда наступил самый отвратительный момент, охотник лишь ласково провел мне по щеке смоченным в крови пальцем и подарил лисий хвост.
С этого дня я не мог ни о чем думать, кроме как о волшебном волнении охоты: мне снились летящие навстречу изгороди, за которыми петляли хитрые лисы, и лай собак, бегущих впереди. Когда же я не спал, то или вспоминал прошлую охоту, или строил планы на будущую. В школе я корпел над арифметикой, которую считал для себя абсолютно бесполезной, а сам думал: "Как раз сейчас они спустили Эшриджвуда", а когда после ленча я шел попинать мяч на футбольном поле, то мысленно представлял, как они затравили лису возле Хейнс-Хилла и уже возвращаются домой. И естественно, отметки по арифметике оставляли желать лучшего, и в день охоты мяч всегда летел не туда, куда надо.
Рождество вдруг потеряло свою высшую важность в моем детском календаре. У меня уже не вызывало восторга предвкушение, как я буду открывать пакет с подарком, не волновали радостные гимны во время рождественской службы в церкви. Мне нужно было время для более серьезных рождественских дел: начистить седло и сапоги, чтобы они блестели, будто зеркало, подготовиться к самому важному дню в году - дню большой охоты.
Очарование охоты для меня никак не связывалось с конкретным убийством лисы, оно просто означало успешное завершение дня. Очарование охоты заключалось в восхитительной свободе: я носился по полям так быстро, как только мог, и так отважно, как позволяла моя храбрость. Я пытался заставить пони идти следом за хорошей лошадью, знал каждый куст и каждый камень в округе и считал делом чести никогда не въезжать в ворота, если можно перепрыгнуть с пони через забор.
За исключением года смерти деда, зимой охота, а летом показ пони и лошадей стали для меня главным занятием, пока Вторая мировая война не прервала налаженный ход вещей. После смерти деда бабушка осталась одна в большом доме, потому что все ее дети были женаты или замужем, имели свои дома и своих детей. Даже Дуглас вырос, здоровье его стало крепче, и он вернулся к нам. Тогда решили для компании послать к бабушке меня, и почти год я прожил у нее. А мои дяди, тети, кузены и кузины по очереди приезжали в гости, но даже их приезды не прогоняли печаль и тишину дома. Он стал похож на раковину, в которой свистит шум прошлого. Грустное настроение создавал не только уход притягательной личности деда, просто все чувствовали, что пришел конец целой эпохи в жизни нашей семьи.
В конце концов ферму продали. Дед завещал ее своим детям, но ни один из его трех сыновей не мог выкупить хозяйство у своих братьев и сестер, да никто фактически и не хотел, потому что фермерство в начале тридцатых годов вовсе не казалось процветающим бизнесом.
К великому моему негодованию, приходилось продолжать образование, и каждый день я ходил за две мили в маленькую двухкомнатную школу в деревне Лоуренни. "Ранец за спиной, свежеумытое лицо, нехотя он полз, будто улитка, в школу" - эти строчки из детских прописей как нельзя лучше подходили ко мне.
Никогда бы не поверил, что буду добровольно ходить в школу, стараясь ускользнуть пораньше, пока никто меня не заметил, и полмили бежать, оглядываясь, не гонится ли кто за мной. И если вы подумали, что я убегал в школу потому, что дома было еще хуже, то это правда. На ферме есть работа, которую обычно выполняет мальчик, а в тот год я оказался у бабушки единственным мальчиком. Работа заключалась в том, чтобы выметать из-под молотилки пыль. Я ненавидел веник и пыль. Даже школа казалась лучше. Но увы, в те дни, когда мне удавалось ускользнуть незамеченным, кого-то посылали в школу, и меня забирали с уроков и возвращали на мой пост. Молотилка работала примерно неделю, и потом мое отношение к школе вновь становилось нормальным.
На старом верном осле я совершил прощальный, печальный объезд любимых полей, спускавшихся к устью реки, проехал по лесу, меня переполняло детское чувство отчаяния, ведь рушились все основы моей жизни, я понимал, что больше ничего того, что было, не будет.
Но как только я вернулся в дом родителей, к моим пони, я быстро забыл свою печаль и снова вошел в размеренный порядок: охота, показ пони и лошадей и различные уловки, чтобы не ходить в школу.
В двенадцать лет я пропустил целый летний семестр. После Пасхи мама послала меня к зубному врачу на обычную весеннюю проверку, и тот сказал, что мне нужно надеть на зубы скобку. Два передних резца, которые так прекрасно помогли выловить в ведре яблоко и выиграть соревнование, сейчас занимали большую часть лица: два великолепных, белых, больших зуба не умещались во рту и не давали сжать губы. Утром в воскресенье я еще раз сходил к врачу, и он снял мерку для скобки.
А в полдень в школе верховой езды я работал с нервной и очень породистой пони, которую звали Тьюлип. Я делал круг за кругом, пытаясь успокоить и охладить ее, и пришел момент, когда я хотел, чтобы она пошла в одну сторону, а ей хотелось свернуть в противоположную. Темпераментные животные, когда что-то мешает им, иногда в ярости поднимают передние ноги в воздух и стоят только на задних. Так же поступила и Тьюлип. Но, к несчастью, она не удержала равновесия и упала на спину прямо на меня, лука седла врезалась мне в лицо.
Не помню, что случилось потом. Я пришел в себя в больнице, слабый и совершенно неспособный говорить. Двух больших зубов, на которые собирались надеть скобку, больше не было: хирург нашел их где-то позади носа. Верхняя челюсть, небо и нос сломаны в нескольких местах, и вообще вид ужасающий. Но все быстро зажило, и я был еще совсем молодой, так что даже дыра на месте двух резцов постепенно затянулась, другие зубы заполнили свободное пространство.
Но разбитое лицо давало отличный повод долго не ходить в школу, хотя на парадный круг я вернулся, когда еще не мог как следует говорить, едва кожей затянуло раны. Я от души благодарен врачам, которые объяснили маме, что сын еще не так хорошо себя чувствует и потому не может посещать школу в Мейденхеде и что меня надо осенью отправить в тихое, спокойное место. В частной школе, выбранной мамой, не было инспектора, который бы проверял причину моего отсутствия, и там я еще реже появлялся на уроках.
Случай с Тьюлип подарил мне восхитительное приключение. Владелец цирка, великий Бертрам Миллс, узнав, что я все лето могу участвовать в показе пони, не отвлекаясь на занятия в школе, попросил отца позволить мне работать у него. Отец согласился, и я был в восторге.
Бертрам Миллс получал огромное наслаждение, показывая на выставках своих лошадей и пони и видя, как они завоевывают призы. Все лето, пока его цирк с прекрасно натренированными животными и вольтижерами гастролировал в провинции, он посвящал своему хобби - демонстрации лошадей. Насколько мне известно, он никогда не показывал цирковых животных на выставках и никогда выставочные лошади и пони не участвовали в цирковых представлениях. Эти две ветви интересов Бертрама Миллса не пересекались.
Как-то раз в первое лето Бертрам Миллс послал меня на выставку в Саутпорт в Ланкашире. С огромным успехом мы выступали там два или три дня, и наконец к вечеру вернулись в дом Бертрама Миллса, а все следующее утро я провел, прыгая на пони через препятствия. Потом Бертрам Миллс сказал:
- Спасибо, Дик, теперь тебе лучше поехать домой.
Домой?! Отец привез меня к Миллсу, но не собирался приезжать за мной. А пока мы колесили по Саутпорту, я остался совсем без денег. Залившись краской, я объяснил мистеру Миллсу свой финансовый кризис и попросил одолжить мне полкроны.
- Никогда не ношу в карманах мелочь, - сказал он, - поэтому у меня нет полукроновой монеты. - Из кармана брюк он извлек листок какой-то светлой бумаги. - Возьми лучше это, и не надо мне ее возвращать. - Это была новенькая, хрустящая пятифунтовая банкнота, первая, какой я владел в жизни.
Я влез в автобус, зажав в кулаке свое сокровище и с сожалением думая, что сейчас придется разменять эту новенькую бумажку. Но когда я протянул кондуктору пять фунтов за свой детский билет, у него не оказалось сдачи, и я проехал бесплатно. Мне предстояла пересадка на другой автобус, но и здесь у кондуктора не оказалось сдачи, так я и приехал домой, не заплатив, потому что у меня были слишком большие деньги.
На каждое Рождество мистер Миллс мне и всей нашей семье дарил билеты в цирк, и каждый январь я проводил в пустом цирке, пытаясь устоять на узкой спине пони, когда он описывает круги по арене. К несчастью, это был не цирковой пони, и он очень неприязненно воспринимал свою новую роль. Каждый год к февралю я приходил к выводу, что не хочу быть акробатом, прыгать в сверкающем блестками тесном трико через бумажный круг и приземляться на спину капризного пони. А к концу февраля рождались новые планы: буду править двумя лошадьми, стоя на спине у каждой одной ногой.
Мое первое выступление на выставке по классу гунтеров очень напоминает традиционный, много послуживший сюжет из серии приключенческих романов для мальчиков.
Отцу предстояло показывать лошадь по классу гунтеров-легковесов на Айлингтонской королевской сельскохозяйственной выставке. Накануне вечером его внезапно сковал приступ радикулита, он едва мог ходить. Это был тяжелый удар для владельца Боллимониса, лошади, с которой отцу предстояло работать. Отец и владелец не предполагали завоевывать призы, они хотели продемонстрировать достоинства гунтера, чтобы судьи заметили, как он проходит дистанцию, а такая работа требует большого опыта. Искусство отца тут было непревзойденным, и найти ему замену, да еще в такой короткий срок, казалось невозможным.
- С гунтером может работать Дик, - сказал отец, когда все другие предложения не выдержали критической разборки.
Участники показа по классу гунтеров весьма сдержанно встретили новость о том, что я буду заменять отца. Мистер Селби, владелец Боллимониса, оглядел меня со всех сторон.
- Он очень маленький, - с сомнением сообщил он отцу и был абсолютно прав. Хотя мне уже стукнуло четырнадцать, я весил чуть больше тридцати килограммов.
- Это опасно, - предупреждал отца приятель, - гунтер сорвется с дистанции и помчится куда глаза глядят.
Боллимонис славился скверной привычкой действовать самостоятельно, игнорируя желания всадника. Как-то раз в Ричмонде он перепрыгнул ограждение и отправился гулять по аллеям выставки, не предназначенным для лошадей. Но я работал с ним дома и с юношеской самоуверенностью не сомневался, что справлюсь.
Мы прошли дистанцию в прекрасном стиле, у Боллимониса, ласковой и красивой лошади, в тот день было отличное настроение, и он занял в своем классе первое место. Владелец, мистер Селби, так обрадовался, что подарил мне новый костюм и плащ. Постепенно радикулит отца проходил, но с тех пор он часто позволял мне помогать ему в классе гунтеров, и я набирался опыта.
Я надеялся, что, отбыв положенное законом время в школе, с удовольствием распрощаюсь с ней. Но вот мне исполнилось четырнадцать, а мама не разрешила уйти из школы, считая, что я еще маленький. Пришлось проучиться еще целый год. Конечно, мама была права, но в те дни я этого не понимал.


Категория: Литература. | Добавил: Lany (26.01.2008)
Просмотров: 980 | Комментарии: 3 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Категории каталога
Большой конный мир. [12]
Ветеринария. [6]
Полезное. [11]
Литература. [116]
Подсказки начинающим. [3]
Разное. [0]
Форма входа
Поиск
Друзья сайта
www.filly.msk.ru Сайт посвящённый НХ
www.raiter.flyboard.ru Конно-тематический форум Raiter
www.prokoni.ru Сайт любителей лошадей
Лошади и конный спортRambler's Top100
Эквихелп - общество помощи лошадямGoGo.ru 
 
 
 
  
Gogo.Ru
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Мини-чат
500
Наш опрос
Чем вы занимаетесь с лошадью?
Всего ответов: 304
Copyright MyCorp © 2024